Уже при взгляде на карту становится понятно, что Кавказ – компактная, но очень сложная этническая, культурная и политическая система, части которой тесно связаны друг с другом. Российская госграница, прочерченная по вершинам Большого Кавказского хребта, одновременно и логична, поскольку горы – естественный рубеж обороны, и даже в XXI веке они остаются серьезной преградой для транспортного сообщения, и вполне проницаема: в случае кризиса на Южном Кавказе метастазы неизбежно проникнут на Северный.
Наличие разделенных народов – осетин в Южной и Северной Осетии, лезгин, аварцев и нескольких менее многолюдных этносов в Южном Дагестане и Северном Азербайджане – естественно, усугубляет эту проницаемость.
Глобальный опыт новейшей истории свидетельствует об известной бесперспективности и даже опасности попыток исследования неких более оптимальных и целесообразных вариантов разграничения, которые существовали или были возможны в прошлом. Большая часть нынешних кавказских этнотерриториальных проблем обязаны своим возникновением политике большевиков, которые рисовали карту Кавказа, не задумываясь о том, что когда-то проведенные ими линии превратятся из условных линий, существующих только на карте, в рубежи государств или зоны этнических конфликтов. Но исходить приходится из существующей реальности, и очевидно, что северокавказский тыл России потенциально очень проблематичен.
В российской части Кавказа налицо конфликтная зона, в которой операция в Южной Осетии неизбежно увеличит напряженность. Речь о зоне осетино-ингушского конфликта на границе российских республик Северной Осетии и Ингушетии. Сам конфликт произошел в октябре 1992 года, хотя корни его уходят в период депортации народов в первой половине 1940-х годов. С момента депортации чеченцев и ингушей в феврале 1944 года Советская Чечено-Ингушетия перестала существовать до 1957-го, а когда была реабилитирована, часть земель, отошедших к Северной Осетии, «забыли» вернуть. Вернее, их компенсировали тремя притеречными районами Южного Ставрополья, но они после раздела Чечни и Ингушетии в 1992 году остались в Чечне.
Требование возвращения земель Пригородного района записано в ингушской конституции, и вытравить его оттуда не смогли никакие усилия Минюста и Генпрокуратуры РФ, при президенте Путине пытавшихся привести региональные законодательства в соответствие с федеральным. Ингушские чиновники считают, что в Ингушетии до сих пор остаются несколько десятков тысяч этнических ингушей, покинувших свои дома в Осетии в результате столкновений в 1992 году. Беженцы из Южной Осетии, потянувшиеся в Северную после грузино-осетинского конфликта 1989 – 1992 годов, частенько расселялись в ингушских домах, квартирах и комнатах, и это долго было препятствием для возвращения законных хозяев.
Если беженцев и теперь будет столько, сколько обещают осетинские и российские власти, отношения между осетинами и ингушами – и так очень непростые после нападения боевиков на осетинскую школу в Беслане в сентябре 2004 года – рискуют еще больше испортиться. Тем более что в Ингушетии много людей, недовольных республиканскими властями. Властям соответственно будет интересно отвлечь внимание недовольных на осетинскую проблему – не вслух, разумеется, а так, чтобы никому не пришло в голову обвинить кого бы то ни было в сознательном разжигании межэтнического конфликта. Даже если ингуши не пойдут воевать на стороне грузин, административная граница Ингушетии и Северной Осетии в ближайшие месяцы должна будет оставаться объектом пристального внимания компетентных структур.
За Ингушетией – Чечня, президент которой Рамзан Кадыров выразил во вторник готовность отправить в Грузию 10 тысяч своих бойцов. Чеченцы, хоть и считают ингушей своими братьями в силу этнической общности, всегда держались несколько в стороне от их конфликта с осетинами, поэтому эти изъявления лояльности федеральному центру не выглядят противоестественными. Особенно если вспомнить, что чеченцы были активными участниками войны против Грузии, которую в 1992–1993 годах вела Абхазия. Но в Чечне есть не только Рамзан Кадыров, но и вооруженная оппозиция, слухи о смерти которой пока явно преждевременны. Сейчас она объединена под знаменем ислама и война в Грузии для нее чужая. Однако многие из воюющих чеченцев признательны Грузии за убежище, фактически полученное ими в годы последней войны с Россией в Панкийском ущелье. А другие просто связаны узами родства с чеченцами-кистинцами, живущими в Грузии постоянно.
Примерно в таком же положении находятся разделенные российско-грузинской и российско-азербайджанской границей народы Дагестана. Большинство аварцев и лезгин в России изъявляют безусловную лояльность России и тоже готовы, по словам их лидеров, сражаться с Грузией. Но если Азербайджан в конечном итоге будет разочарован тем, что его нефтяной экспорт через Грузию прерван российскими военными, их общины к югу от границы смогут оказаться каналами двустороннего экспорта нестабильности. Для России они могут стать аналогом Южной Осетии, а для Азербайджана – каналом поддержки исламистских и националистических движений внутри Дагестана.
Привычно спокойный запад Северного Кавказа, где значительная часть коренных народов (адыги, кабардинцы и черкесы) связана этническими и клановыми узами с Абхазией, не горит желанием вступать в войну за хребтом, как это было в начале 1990-х, когда горцы союзно выступили против двух кавказских «империй» – Грузии и России. Но здесь внимательно следят за развитием событий в Абхазии и Осетии. Ставшая потенциально возможной независимость Абхазии, вне всякого сомнения, даст новую пищу черкесским, адыгским и кабардинским националистическим движениям. А кризис в христианской Осетии едва ли может пройти незамеченным для ее исламского окружения.
Этой статье 5,5 лет. Мне кажется она не актуальна.